глава3

Kihyun is digging a grave in the cemetery at 3 am. He finds a folder with a contract and is grateful that Menhyuk annulled it. They argue, and Kihyun reveals that he faked his death. They get into a car, and Kihyun wonders where they are going. Kihyun realizes that Menhyuk looks like an artistic element and wonders why he didn't notice before. Kihyun demands to know their destination, but Menhyuk says Kihyun no longer has any rights since he is officially dead. Откапывать в три часа ночи на кладбище гроб рядом со своим фальшивым нон-гробом – самая бесполезная кардио-тренировка в жизни Кихёна, но благодаря ей жизнь у него еще есть. Кихён без труда находит папку с договором, вовремя обрывает у себя желание прижать ее к груди, вспомнив, что она вся в земле. На всякий случай Кихён закидывает в небеса «спасибо» за то, что Менхёк от и до остался верным правилом и выкинул договор в знак прощения прощания. И аннулировал его. Сияют глаза Кихёна ярче его переносного фонаря, когда он открывает папку. На самом деле он не думал, что Менхёк пойдет до конца в своих же правилах и аннулирует долг, а единственный пункт смерти в графе «Уважительные причины невыплаты» прокатит. Кихён кидает красную папку наверх ямы, поправляет завязанный платок вокруг рта и носа, запах от гниющего мяса стоит такой мирский, что Кихён рискует отправиться в омурок второй раз за день, и приняв устойчивое положение ног на крышке гроба, тяжело вздыхает, коротко сматерившись. Физическая усталость в дуэте с эмоциональной усталостью дает о себе знать. Кихёну приходится пройтись по всей своей мотивации вдоль и поперек, чтобы найти силы для закапывания могилы обратно. «Извините за беспокойство», — глухо и вежливо звучит голос сверху от Кихёна, — «но это мое тело». Говорят, что если посмотреть на человека в 7, 13 и 20 лет, можно понять, как он дошел до этого момента. В 7 лет Кихёну подарили картину, которую надо раскрашивать по номерам. Кихён картину закончил, но не раскрасил ни один фрагмент в соответствии с заявленным цветом. В 13 лет Кихён спорил с книгами, вырывал мешающие ему страницы, зачеркивал несимпатичные ему имена, сверху карандашом переименовывал героя так, как хотелось, и переписывал концовки книг так, как ему было нужно, чтобы книга закончилась. В 20 лет Кихён познал все уровни программ монтажа, вырезая сцены, кадры и мелодии из фильмов, а затем дополняя материалами из других фильмов или из карты памяти своей камеры, чтобы все было идеально. Поэтому, будь Кихён не с лопатой в руках и не по колено в сырой земле на середине закапывания гроба с протухшим мясом, которое он выдавал за свое тело в надежде, что это убережет его от русской рулетки с японскими ядами под руководством корейского парня, будь все в других условиях Кихён вел бы себя иначе. Но он, сняв тканевые перчатки и облокотившись на ручку лопаты, воткнутую в землю рядом с гробом, щурится, пытаясь в свете одного переносного фонаря разглядеть Хёнвона. «Сначала ты не приходишь на мои похороны и не рыдаешь на взрыд, а потом какие-то права заявляешь?» Кихён не может сдержать насмешливую наглую улыбку, даже в темноте замечая, как у Хёнвона округляются глаза. Кихён так сильно устал не понимать, что происходит, что уже не было сил поддаваться страху, даже если перед ним маньяк-некрофил. Что за бред… Кихёну бы хотелось больше удивленности со стороны Хёнвона, но, видимо, это его потолок по эмоциям. «Никто не умер!» Как же Кихёну весело. Припадошно и истерично весело. Кихён согласен принять любой поворот реальности, дай ему только время выстроить декорации и поставить правильную музыку. Он не любит кино, но любит представлять себя в кино и реагировать на события жизни так, будто где-то в углу его снимает камера. Он просто не может не оценить всю охуенность происходящего сейчас с ним кадра. Кихён не успевает выдать еще пару реплик в крутом стиле, бросая взгляд на красную папку, рядом с которой стоит Хёнвон. Хёнвон это замечает и наклоняется, беря в руки Кихёновские спасение и боль в одном документе. «Не помню имя того парня, но он, кажется, кинул в могилу эту папку сегодня на похоронах, да?» – проявляются чудеса наблюдательности Хёнвон, раскрывая договор. Но из-за плохого освещения и зрения не может прочитать даже большой фрифт. «Стой!», – кричит Кихён, отпуская импровизированную маску вниз на шею, а в нос уже начинает бить резкий мерзкий запах. «Не трогай!» Кихён – идиот, полный идиот. Одной фразой указал Хёнвону, какая замечательная была идея забрать у него договор. Шестерёнки в голове Хёнвона начинают работать, и он постепенно выходит из своего энергосберегающего режима. Хёнвон надеялся на любое извращение, которым можно было обосновать то, что кто-то раскапывает ночью могилу. Мало ли что могло потребоваться, а и Хёнвону с его работой перестали пугать разного рода чудики. Пугают только идиоты. Он припоминает фотографию на нам гробе, разглядывает Кихёна без маски и не хочет, чтобы его догадка оказалась верной. «Только не говори, что ты сфальсифицировал свою смерть!» «Да!» – радостно сообщает Кихён, настолько гордый тем, что удалось провернуть, что его самолюбие пригрело бы и признание от маньяка на кладбище. «Ну, нет», – с какой-то отчаянной надеждой спорит Хёнвон. «Да! Да!» – расплывается в удовольной улыбке Кихён. «Блядь, нет!» – вскрикивает Хёнвон, и Кихён дергается, вмиг теряя свой самоуверенный запал, никак не ожидая, что он повысит голос да еще и в таком гневе. Воображая развитие событий, Кихён прикидывал, что Хёнвон пойдет дальше по вопросам, как минимум спросить, зачем и почему. Но, видимо, все, что ему интересно – это физическое состояние тела Кихёна. «Ты должен быть мертвым!» – Хёнвон прижимает папку к колбу, не заботясь, что она грязная от земли, и буквально воет вслух. «За что мне все это, почему ничего и никогда не может пройти? Хорошо!» – Кихён бы соврал, если бы пытался отрицать, что стоял во время его жалоб в никуда неподвижно. Наблюдая с восторгом, как Хёнвон из странного парня, с видом, будто его каждая невозмутимая поза оплачена какой-нибудь рекламной фирмой, превратился в сдержанно нервную натянутую струну в мешковатых шмотках с лопатой в руках из «Грации Слендермена». Через пару секунд, когда киношное очарование Кихёна спадает, до него доходит. «Да что ты хотел с моим телом сделать?!» – Хёнвон никак на его ужас не реагирует, занятый тем, что пытается сделать десять спокойных вдохов-выдохов, постукивая на каждую цифру счета себя папкой по лбу. «Ты поедешь со мной!» Спустя две минуты самобичевания, говорит Хёнвон, указывая папкой на Кихёна в яме. «Что?!» «Это ты виноват, что у меня слетает сделка, и я подвожу своего друга!» «Виноват?!» – кажется, Кихён впервые в жизни говорит таким высоким тоном. «Ты сейчас закапываешь все это обратно и садишься ко мне в машину», – продолжает Хёнвон придерживаться идей наплевательски относиться ко всему, что возмущает Кихёна. «Не надо мне указывать, что ты делаешь!» – Кихён осекается, все его внимание сфокусировано только на очень близком расстоянии между зажигалкой Хёнвона и договором Менхёка. «Нет, нет, нет!» – все, что может выдать мозг Кихёна. Если Хёнвон сожжет договор, запасной вариант – показать его аннулированным, если Менхёк все-таки просечет, что его обманули, пропадает. «Ты садишься ко мне в машину!» – повторяет Хёнвон тоном для особо тупых. «Вот бы сейчас реально где-нибудь стояла камера», – думает Кихён одной из своих сохранившихся нервных клеток. Вообще, Кихёна очень просто отвлечь, завлечь и заставить разбрасываться автографами на договорах. Или заставить сесть в машину рядом с водительским сиденьем, куда он изначально не хотел. Кихён упрямый, принципиальный, но самоконтроль и рациональность машут ручкой, как только видят что-то настолько эстетичное, что порой это приводит к серьезным проблемам. И если Менхёку для такого эффекта пришлось говорить с Кихёном всю ночь и вести себя как хуманизация всех странных японских комиксов, то Хёнвон еще ни разу не задумался над тем, как бы впечатлить Кихёна, а преуспел в этом больше, чем кто-либо. Хёнвон снимает черную шапку и укладывает взъерошенные волосы, как попало, не сильно заботясь об этом. Судно, думает Кихён, теперь у него идеальная прическа. Стоит ли идеальная прическа того, чтобы забить на договор, который Хёнвон спрятал под свою толстовку? Нет. Но хоть какой-то бонус в этой ситуации. Хёнвон не спешит заводить машину, вместо этого смотря куда-то вперед. Чем ты занимаешься? Зачем тебе я? Куда мы поедем? Ты некрасива или что-то типа этого? Ты в курсе, что я знаком с японской мафией, поэтому если со мной что-то случится... Хёнвон молча открывает бардачок, больно ударяя им Кихёна по коленям, и достает оттуда бумажный пакетик. Такой обычно выдают при приступах панических атак, а у Кихёна назревает как раз она. Весь киношный запал как-то исчезает, защитная реакция перестает действовать, и у штурвала корабля Кихёна остается только капитан Стресс. А фантастично-киношное создание наконец-то говорит Кихёну. «Закрой рот и дай мне подумать». Хёнвон долго смотрит впереди себя, выключив фару у машины. Кихён послушно раскрывает пакетик и делает то, что ему нравится в последнее время больше всего – просто дышит. «Вот какого черта ты жив?», – спрашивает Хёнвон настолько измученно, будто нет ничего сложного в ток, чтобы сделать ему одолжение и умереть. Даже с учётом того, что если Кихён и сделает себе татуировку, это будет чернилами из ручки Чака Паланика, его всё равно безумно пугает происходящее. Хёнвон спрятал папку с договора, не отвечает ни на один вопрос, но не выглядит убийцей, извращенцем или каким-нибудь стажёром Менхёка. Он выглядит как художественный элемент. И Кихён не понимает, почему не заметил этого ещё на похоронах. Возможно, было три отвлекающих фактора – отыгрыш роли своей скорбящей матери, нервный срыв как синоним слов «черта характера Ю Кихёна» и контроль за двумя людьми, которые в упор не видели в глазах Менхёка ничего маниакального и разбрасывались рекомендациями попробовать с ним договориться. Или, думает Кихён, делая глубокий вдох, дело всё в том, что тогда Хёнвон выглядел идеально, стильно и равнодушно, поэтому был абсолютно неинтересным. «Я имею право узнать, куда мы едем!» – подаёт голос Кихён, когда время обдумывания слишком затягивается, а Хёнвон успевает и побить солбом об руль, и использовать все виды фейспалма, и взъерушить волосы раз двадцать, но не дать никакого фидбэка. «Ты уже официально мёртвый, а значит и прав у тебя уже нет!» Хёнвон сопровождает фразу каким-то наглухо ебанутым нервным смешком, и Кихён опускает пакет на колени, всматриваясь в его профиль. «Я дам тебе твою папку, как только ты мне поможешь!» – значительно смягчается Хёнвон, а после тупого воя у ямы его голос звучит севшим. «Поможешь». «Хоть бы речь о совете каком-нибудь шла», – надеется Кихён. Если совсем честно и с отключением здорового страха в этой ситуации, Кихёну волнительно и любопытно. Он уже не понимает, какой уровень защиты в голове включается, но он, кажется, настолько сильно залит на манеру Хёнвона двигаться и говорить, что пропускает из восприятия, что тот вообще-то очень рассчитывал на мёртвое состояние Кихёна. И дело же в чём? Раньше нужно было всё дополнять, передвигать и переделывать, а Хёнвон, просто существуя в повседневности, не нуждается в помощи от воображаемого мира Кихёна, чтобы быть чем-то напоминающим одну из веток искусства. Только Кихён не может ещё понять, какую именно. Но крышу сносит. Хёнвона как будто собрали на его эстетической фабрике вкусов. И Кихён, не переставая на него пялиться, возвращается к своему пакетику. Но на самом деле это Хёнвон собрал эту фабрику и определил заёбы из виде Кихёна. И для этого ему понадобилось не так много времени.