Тафгай 8 компрессор и нормализованное

Глава седьмая Уже на подходе к любимой общаге я понял, что веселье по поводу первого сентября вылилось на улицу, потому что метров за пятьдесят я услышал гитару и нестрой нырёв нетрезвых глоток. Для меня нет тебя прекрасней, но ловлю я твой взгляд напрасно, как виденье неуловимо, каждый день ты проходишь мимо. «Мимо не проходи!», — окрикнули меня пацаны. У нас тут это. Один парень, очень радостный от первого учебного дня, проведённого в вечерней школе, показал на три трёхлитровые банки, которые стояли под скамейкой. По цвету с содержимой ёмкости чем-то напоминало мёд, но то, что это был не мёд, я мог ручаться на сто процентов. Это было настоящее советское баночное пиво. Производство, разливка и разбавка исключительно отечественные, без всякой иностранной интеграции. «А я повторяю вновь и вновь, не умирай, любовь, не умирай, любовь!» — Иван, тобой тут интересовались, — доверительно сообщил мне черноволосый парнишка с моего этажа, когда я подошёл поздороваться. — Из Академии наук? — решил уточнить я. Мужики тут же поймали ха-ха и перестали терзать плохо настроенную гитару, у которой под гриф был просунут простой карандаш, а переднюю деку украшали две ГДРовские наклейки с красивыми тётками. — Новый классный руководитель, — спрашивал, — грозился прийти на производство с разборками, — ответил мне черноволосый. — Рисковый мужик, наверное, — хмыкнул я. — Лады. Передайте, что загляну на днях. И это, чтоб в 11.00 были у меня по койкам, иначе спущусь сюда и сам разнесу всех по палатам. — А может, с нами, — робко предложил гитарист. — В завязке, — буркнул я. Когда я поднялся на крыльцо и скрылся за дверью, мне стало интересно, что про меня народ местный думает. Я остановился и прислушался к разговорам под пивасик. — Говорят, Иван целый стакан бензина на спор выпил, — поведал один голос, — и после этого у него с головой непорядок. — Да не пизди, — ответил другой, — не бензина, а одеколона. И не на спор, а просто, чтобы догнаться. Но головой-то он точно двинулся. — Мужики, у нас полчаса осталось, — заволновался третий голос. — Давай уже, разливай. На вахте неожиданно для меня не в свою смену дежурила не злая бабушка, а добрая и послушная Катюха. — А я твои упражнения делала, — заискивающе зулыбалась женщина. — Че смотришь? Веди ее кипятильник чинить срочно, — загласил во мне чужой мозг. Скобылка-комсомолка и облом вышел по твоей вине. Теперь как ночью спокойно спать? Я кисло улыбнулся и, пытаясь унять сексуального маньяка во мне, медленно пошел на лестницу. — А ты, правда, мужа мне найдешь, — остановила меня внезапным вопросом Катя. — Есть один хороший мужик на примете, но он в разводе, и женщин побаивается, — ответил я, стараясь как можно быстрее покинуть неспокойное место. — После одиннадцати ты зайдешь? Этот вопрос вахтерше долетел, когда я уже ускорившись добежал до второго этажа. — Зайдем после отбоя, куда мы денемся, — не успокаивался мой чужой мозг. — Не в женскую же общагу через окно карабкаться. — Это мы еще поглядим, — шепнул я на него. В комнате молодой специалист выселек, разложив на столе какие-то схемы и чертежи, яростно теребил себя за волосы. Я зашел, переоделся, выпек пять сырых яиц, отварил макароны с тушенкой, сдвинул бумаги будущего изобретателя автомобильного колеса в сторону и поел, а сосед все так же смотрел в одну точку на чертеже. — Че там, тараканы случайно линию какую-то важную отъели, — попытался я развеселить парня. — Что? — Наконец-то поднял голову. — А? — Здорово. — Ошибся в расчетах, — схлипнул без года неделя инженер. — Да к нам всех ваших ошибок каждый день с десяток приходят. — Ничего, где надо просверлим, шлифанем, фрезернем, чего сейчас убиваться-то, — я подмигнул Васильку. — Тебе нужно просто отвлечься. Ты мне вот что расскажи. У вас в конструкторском бюро работает такая комсомольская активистка. Глаза — во! Грудь такая хорошая и аккуратненькая, попка — сочная, волосы темно-русые, где-то чуть ниже плеч, и еще по совместительству заместитель секретаря комсомольского комитета нашего завода. — Яна Снегирева, — расплылся в мечтательной улыбке совсем молодой специалист, — звезда нашего КБ. — В том смысле, что много интересных технических решений предлагает, — задал я вопрос на уточнение. — В том смысле, что красивая, принцесса, — Василек расслабленно развалился на кровати, — одевается всегда так, что глаз оторвать нельзя, а духами от нее пахнет исключительно французскими. — И кто ж такую красоту, — я запнулся на полусловие, — то есть с кем она встречается? — Ну уж не с такими, как ты и я, голодранцами, — вмиг загрустил мой сосед. У нее родители — шишки, а встречает ее у проходной на своей машине сын самого главного человека в городе, и цветы почти всегда охапками шлет на работу. А она ходит рядом с нами простыми инженерами и посмеивается. Я ведь из-за нее и напортачил сегодня, отвлекся. Василек, выгоревшись, снова углубился в чертежи. А я, хоть и устал, как черт после гиревого спорта, долго устуть не мог. Снилась мне сначала Врачиха, затем Зинка, потом Катька, ну и, конечно, Кобылка-комсомолка. Что характерно, все в неглиже. И все лезли ко мне целоваться, ну и я тоже не терялся. Мне семь раз объяснять не надо, с какой стороны женщину брать. А потом выскочила Светка, дочка-физорка, с деревянным веслом в руках, и давай им размахивать. Всех разогнала, и мне тоже прилетело за компанию в лоб. На этом сон с эротическими вставками оборвался. Я тихо выругался, встал с кровати, натянув трикошки, взял банное полотенце. — Ты куда? — вдруг пробудился Василек. — В душ схожу, охлажусь, — пробурчал я. — Заодно и кипятильник починим, — загундел под ухом мозг моего нового тела. На заводе до обеда рабочая обстановка была тихой, мирной и спокойной. И пока мой организм сам что-то там сверлил и фрезеровал, периодически посмотрев чертежи, я обдумывал несколько вопросов. И самый глобальный — нужно было с работой что-то решать. Ведь вот так стоять изо дня в день за станком, наблюдая со стороны, как мои рабочие руки сами собой трудятся, я долго не смогу. Вникать же в технические тонкости профессии фрезеровщика вообще не хотелось. Мне бы в руки клюшку, на ноги коньки, а на голову каску. Вот тогда бы я показал, чего стою на самом деле. Ну, нельзя быть счастливым по жизни, проживая ее, скользя по течению, в роли кого-то другого. Вопрос более мелкий, вахтерша Катя. Опять не удержался этой ночью, как вследствие целый час подсобное помещение использовалось не по назначению. Потом в душевой кабинке руки очень горячей и ненасытной женщиной тоже мне не спинку терли. Если срочно не найду ей мужика, то в дальнейшем за себя ручаться не смогу. Это, конечно, пока сам холостой, то есть без постоянной подруги. Иван, ко мне подошел Казимир Петрович. Ты давай закругляйся, во-первых, пошли на обед, а во-вторых, притормози ты чуть-чуть с производственным рвением. Второй день стоишь за станком и как робот долбишь без передышки. Другие мужики уже обижаются. Извини, задумался, виновата прорубнил я. Завтра принесу будильник, чтобы точно отсекать полезное рабочее время от бесполезного. Заводская столовая, я вам скажу, это особое место любого предприятия. Так как во время смены особенно по цехам не погуляешь, каждый стоит по семь часов в своем рабочем уголке, и только здесь происходит настоящее единение пролетариев. Можно и с барышнями парой слов перекинуться. Да и с мужиками разные деловые вопросы порешать, чтобы заработать лишнюю копеечку. А какие страсти здесь порой разыгрываются, в театр ходить не надо. Кто в долг просит, кто дефицитные конфеты предлагает, кто хвастается обновкой, а уж слухи кто с кем, где и когда разносятся быстрее, чем сеть и интернет. И если голодная толпа бурлит возбужденного раздачи, доказывая, что за мной занимали, то сытая, расслабленная сидит за столиками и спичками в зубах ковыряет. — Да, блядь, хорошо, — взулыбался раскрасневшийся Данилыч, проглотив тарелку борща и пюре с котлетами. — Иван, может, ты навестишь Ольгу Борисовну, а то волнуется женщина второй день, как голодная кошка мимо нас бегает. — Да, — тяжело вздохнул Казимир, — политинформацию проводить насухо — это не то. — Не тот эффект, — поддакнул ему политически подкованный коллега. — Как боль за весь мировой пролетариат прочувствовать, когда закусывать-то и нечего. И с врачихой, опять-таки, неудобно получается. Она же ждет. — Спелись, — хмыкнул я, — а у меня может быть настроение на полшестого, что тогда, конец дружбе? — В общем, так, — я взял пачку чая, — если хотите, можете чифирнуть, а с Ольгой Борисовной я поговорю, чтобы она не расстраивалась. Но потом. — Уже поели, — вклинился с подносом в разговор физорг Самсонов. — Тогда освобождай сиденья. Ванюша, а ты погодь. Пошептаться бы. Данилыч с Петровичем грустно поплелись с грязной посудой к окошку в перегородке, которая заглядывала напрямик в моечную комнату. — Мужики, у меня в тумбочке чай и тушенка, — сказал я им вслед. Физорг же разложил на столе целую портянку из бумаги, что была расчерчена по линейке снизу доверху и справа налево. И в каждом прямоугольнике, как курица лапой, было что-то мелко нацарапано. Олег Палыч за два укуса умял пирожок с яйцом, что-то помычал, кивая на свои иероглифы. И лишь когда чай помог отправить остатки непрожеванной пищи в пищевод, я разобрал, чего он от меня хочет. — Сейчас волейбол, — прокашлялся Палыч. Нужен еще один игрок для команды. — Ты как? — Силовую подачу могу выполнить, — пожал я плечами. Над сеткой играю, в принципе, сносно. — Вот это нам больше всего и надо — сильная подача и игра с сеткой, — заулыбался он. — Молодец! — записываю. — В воскресенье турнир по теннису. Тоже играть некому, — пожаловался Физорг. — Я не знаю, играл пару раз на грунте. Тут ведь, наверное, придется в зале ракеткой махать. А какой от паркета отскок, бог его ведает. Я развел руки в стороны. — Причем здесь паркет и грунт, — возмутился Самсонов. — Но с толей играть будем. Тут главное знать, какой отскок от стола. Теннис-то на стольной — темнота. — А, — внутренне улыбнулся, — если от стольной, то записывай. Я после силовых тренировок всегда за стол вставал. Полезно для реакции. Но против КМСа, как в гирях, не потяну. — М-да, — задумался на несколько секунд Физорг. — За заводы управления играет мастер спорта, а за конструкторское бюро — КМС. Эх, все равно играть некому. Записываю. — А в баскетбол играешь? — Если только под кольцом потолкаться. Врезать кому-нибудь рукам меткости не хватает, — признался я. Записываю. — Тоже играть некому. Народ спивается. Почти у всех руки трясутся. — Жаль, что ты на коньках не стоишь. За хоккей-то, за счет Спартакиады больше всего очков дают. — А так молодец, выручил, — Самсонов протянул мне ладонь для рукопожатия. — Кто сказал, что не стою, — я чуть не подпрыгнул на стуле. — Вот в хоккей я как раз и играю по-настоящему, а в остальном так, полулюбитель. На политинформацию в наш заводской кружок по интересам я пришел с большим опозданием. Мужики уже чифирнули и вновь общались на разные философские темы. О смысле жизни, о загадках египетских пирамид, о Бермудском треугольнике и светлом будущем, которое, возможно, не за горами. — Что там Самсонов тебе наплел? — развалился как барин на поломанном кресле Казимир Петрович. — Да много разного, — ответил я с грустинкой в глазах. — В правкоме хотят борьбу устроить против разведенных мужиков. Налог обещают ввести новый за разведенность. — Вранье! — махнул рукой Данилыч, которому, как человеку женатому, было по фигу. — Ага, как тридцать процентов вычтут из зарплаты, а потом не делай вид, что не слышал. Я обреченно махнул рукой и потянулся к заварнику. Осталось что глотнуть. — Как тридцать? Не имеют такого морального права? — загласил Казимир. — Я законодательство от корки и до корки, наизусть. — Бесполезно! Я подмолодил заварку водой из теплого чайника и налил себе стакан напиток чайного цвета. — Если успеешь до конца месяца расписаться с кем-нибудь, то наоборот, десять процентов доплатят. Тут уже весь завод гудит. Спешить надо, Петрович, иначе даже страшники их разберут. Останется одна, блядь, Марухина. Что тогда делать будешь? — Я так это дело не оставлю, — взвел Казимир и рванулся, надо полагать, в правком. Не знаю, что ответили Казимиру в правкоме, но остаток первой смены мужик бегал весь зеленый. Несколько раз останавливался около меня, но поговорить о чем-то важном не решался. И где-то за час до конца, когда я, смахнув стружку и прибрав рабочее место, уже листал книжку «Учебник новой истории» из нашей заводской библиотеки, Казимир Петрович пошел на серьезный разговор. — В правкоме сказали, так нам разведенным и надо, — тяжело выдохнул он. — Может, ты подсобишь? Ну, это сам знаешь что, у тебя опыт большой в таких делах. — Есть одна женщина порядочная, серьезная, — сленцой кивнул я, — но в таком виде я тебя представить ей не могу. — В каком таком? — Казимир растерянно посмотрел на свою замызганную масляным пятнами робу. — Нужно побриться, подстричься, — я стал загибать пальцы, — и не мелочись, сделай стрижку модельную, а не полубокс какой-нибудь, костюм купи новенький, ботинки почисти, возьми два билета на вечерний субботний сеанс. Но есть одно главное условие — говорить, — спросил я, посмотрев по сторонам. — Какое условие, — тоже зашептал Петрович, — нужна будет психическая атака. Я чуть-чуть помолчал, чтобы мои слова были восприняты максимально серьезно. — Когда после киношки в комнату ее к себе приведешь, прямо с порога жестко нагибаешь буквой «Г» и тут уже так отозрать постарайся, чтоб в глазах потемнело, и после этого проживете долго и счастливо, будешь у нее как сыр в масле кататься. — Боязно что-то, — промямлил Казимир. — А кому в этой жизни легко, — Казимир Петрович вздохнул облегченно я.